Конкретность человеческого опыта (опыта судьбы) в сочетании с опытом культуры и попытками интуитивного постижения жизни - вот, пожалуй, главное, что определяет философию художника Евгения Гороховского, работы которого можно увидеть на выставке «А-1, А-2, А-3».

    «А-1, А-2, А-3» – так московские художники назвали демонстрационное пространство, в котором соседствуют (не всегда гармонично) живопись, скульптура и графика. Определив цифровым возрастанием как бы саму разноформатность бумажного листа или подрамника, авторы выставки (муниципальная галерея А-3) подчеркнули этапность художественного процесса, неизмеримость его сущности и неоднородность его энергетического поля.

   Пожалуй, как никто другой, художник Евгений Гороховский почувствовал и сумел передать метафизическую сущность одиночества. Наделённый иным знанием о своей судьбе, знанием, которое невозможно «приобрести», он с настойчивостью, достойной восхищения и сострадания, пытается воплотить его, насыщая видимый мир экспансивным переиначиванием цвета и пространства. Он работает, мысля себя в координатах между вечным и абсолютно вечным - оттого тональность его картин так холодна и завораживающе чиста.

   Впрочем, нельзя сказать, что обычная жизнь, вне границ которой как бы не мыслится человеческое «само по себе», не входит в сферу интересов художника.

  Обыденное, ежедневное, «неприбранное» людское бытие -  вот основа, от которой он отталкивается, пытаясь уловить вечно ускользающую истину, непередаваемую в словах.

  Всякая мелочь: пошатнувшийся забор, урна на тротуаре, «обшарпанные» железные ворота, «скучное» шоссе, дровяной сарай, детские качели – всё «идёт в ход», потому что оно, по сути, «не в счёт», не всерьёз, «понарошку».

  Правдивое же, то, что, по мнению художника, составляет основу жизни, потому что оправдывает её малость и простоту,  не просто «рядом», но гораздо ближе, чем рядом: пугающее это соседство ощущается в работах Евгения Гороховского буквально физически.

  В ранних полотнах, таких как «Интервал опыта», «0 часов 0 минут» или «22 минуты 13 часов», ему ещё не удавалось в полной мере избежать иллюстративности. Воплощая мир иррациональной страсти в видимые образы (чёрная спираль, вкручивающаяся в шоссе; два городских пейзажа на одном холсте), он, может быть, надеялся найти если не единомышленников, то хотя бы внимательных зрителей: путь неизбежный, но вполне «простительный».

   Но теперь, когда он слушает только самого себя, многомерность и многоплановость его внутреннего мира приобретают черты естественной и всеобъемлющей адекватности.

  Невыразимую тайну бытия, которую художник неотступно «преследует» в своих работах, мы можем найти повсюду. Вводя в свой текст фотографию сельского пейзажа, рекламный проспект фирмы, производящей чемоданы, изображения горных пейзажей, но размывая, разнимая их на части,  то есть покрывая трафаретом или разлиновывая цветом, каким «Бог на душу положил», Евгений Гороховский добивается ошеломляющего результата. Видимый мир стремительно обновляется, открывая нам « тайну за тайной»: так мелодия жизни, выводимая под сурдинку, обретает звучание симфонического оркестра.

   Принципиально пренебрегая изображением человека (групповой портрет в работе «11 часов 61 минута» распадается, превращаясь в цветное «ничто»; в работе «Клуб Кирова» есть только напоминание о человеке – три мотоцикла на «авансцене»), едва обозначая  его наравне с остальным предметным миром,  сараями, деревьями или небесами,  Евгений Гороховский ищет смысл человеческой жизни, как бы избегая при этом «главного действующего лица». Выходя за грань времени уже в названии картины «17 часов 77 минут», он легко позволяет самому себе рифмовать человеческую фигуру с абрисом храма за его спиной, явно отдавая предпочтение вневременному. Это конфликт, не имеющий разрешения. Дело не в том, что, вступая в свои права, эти драмы начинают диктовать «иные правила игры». Так, противопоставляя «человеческому, слишком человеческому» отголоски знаний и чувств об обжигающем душу совершенстве, художник приходит к признанию « несчастливости» интеллектуального сознания – реальности всегда не такой, какой она сама себя хочет видеть и знать.

   В «Негативной картине», этой наглядной иллюстрации того, что «мысль изреченная есть ложь», художник выводит на первый план человеческие фигуры. Но, как будто бы опасаясь остаться с ними наедине, он привносит в полотно эффект, знакомый фотографии – эффект негативной плёнки. Скрытое выносится наружу, но затушёвывается и отгораживается от мира всё множество того, что, собственно, сам этот мир составляет, - главным образом его теплота и свет. Сколько угодно смелый или парадоксальный интеллект, сколь угодно острое чувственное влечение (эти два полюса всякого индивидуального существования) оказываются при этом под бесконечно тяжким бременем самодостаточной идеи, существующей априори, как будто бы вне воли и сознания человека.

    Со всем основанием можно было бы назвать путь художника тупиковым, если бы не работа «Из космического яйца рождается жизнь, юная и девственная». На ней соседствует пейзаж Индии, всадники на верблюдах (использована фотография 30-х годов) и огненные языки пламени, похожие на цветы.

   Совсем не обязательно знать, что «цветы» – это фотоснимки Венеры: и без такого специального знания эффект от картины подобен шоку.

   Вся полнота земных чувств, доступная человеку, и все его духовные мечты с их ностальгией по красоте и совершенству мира сплетены здесь воедино. Хрупкость и ранимость земного существования человека – в сравнении с вечностью равного едва ли не жизни мотылька или бабочки – художник «осеняет» отзвуком инобытия. Так возвеличивается простота и скромность его печалей; так из «неприметной» жизнь становится прекрасной и бесконечно значительной.

2001 год